Palinopsia. Тень пустоты
Не всё разбитое в жизни можно собрать воедино. Не всё собранное будет продолжать правильно работать. Это не значит, что не стоит пытаться.
ЭТО – попытка. Дать голос искренности. Дать образ боли. Бороться с чем-либо проще, когда это что-то имеет образ. Они пытались.
– Я упал. Здесь так темно, ничего не вижу.
– Не бойся, твои глаза привыкнут к темноте.
– Этого я и боюсь.
Prologue
– Мотылёк…
Страницы дневника схлопываются, становясь погребением для тонких серых крылышек, которые, вероятнее всего, оставят на девственно чистой бумаге отзеркаленное пятно. Шрам. Урок. На этот раз последний.
22 августа, воскресенье
Говорят, некоторые жизненные уроки должны быть высечены на нас шрамами. На мне больше не осталось места для уроков.
Рассекающий тишину реальности щелчок чёрной кнопки на старенькой – чуть пожелтевшей – белой настольной лампе. У тоненького света фонаря, скользящего в тёплую темноту через приоткрытое окно, появился конкурент. Мягкий шепоток перьев, набитых в подушку для кресла, и тень от прядей волос опускается на поверхность белоснежного кварца столешницы. Хруст корешка чёрного блокнота и шелест страниц под пальцами, смахивающими остатки крылышек ночного мотылька.
Джейк всматривается в почти прозрачное серое пятно на девственно чистой бумаге и думает, что его непорочность оставила намного более грязное и несмываемое пятно после себя. Пятно. Шрам. Урок. Один из самых важных: не выходить в темноту, иначе она войдёт в тебя.
Глаза в погоне за буквами по непорочным страницам в очередной попытке усмирить свою мысль, о том, что суждено мне разбиться. Но каждый символ и знак вещают только об этом,
а прямого ответа
[от вселенной]
не так легко и добиться. Чтоб без намеков и прямо, чтоб как диагноз клинический —
я всё ещё с крыльями или это сон летаргический?
Гнездо или клетка?
[Расстройство психическое?]
Давно без ответа, но с болью физической. Таблетки, лечение – в попытках забыться, но даже во сне подсознанье
в догадках долбится,
шурша потихоньку своей черепицей. Вселенной запрос отправляя таблицей
на ежедневной основе, но, к сожалению, ответ придёт уже послесловием.
А в сердце птица томится, среди артерий и клапанов, не веря в законы и правила, людьми нацарапанные,
не признавая лидеров, врагов и богов,
существуя за пределами
[мирских]
берегов. За границами звука, плоскости, наполнения, не зная, что такое волнение и покой,
вне понятий ночь, утро, день. Но и тишина многословна порой, и у пустоты есть тень:
меня вскрой — внутри пение
[той самой]
что за пределами всех берегов. В моей боли мы с ней смогли соединиться, в моем сердце птица нашла свой кров.
Но если мы вне границ,
[если у нас есть крылья]
то почему суждено нам разбиться в самом худшем из всех возможных миров?
